В диалоге "Кармид", написанном вероятно через 30 лет после Геродота, Сократ повествует о встрече с неким фракийцем, "одним из тех врачевателей фракийского короля Залмоксиса, о которых говорят, что они обладают даром наделять бессмертием". В самом деле, глагол athanatizein означает не "верить в свое бессмертие", а "становиться бессмертным". Смысл такого "обретения бессмертия" раскрывается Геродотом: Залмоксис, принимая своих гостей ("первых граждан"), "учил, что ни он, ни его гости, ни их потомки не умрут, а лишь попадут в иное место, где будут жить вечно, пользуясь всеми благами". Однако это счастливое существование не было обещано всем, а лишь тем, кто проходил особый обряд инициации, что роднило культ Залмоксиса с греческими и эллинистическими мистериями. Гелланикос, старший современник Геродота, описывая ритуал Залмоксиса, справедливо его называет "teletai", подчеркивая его инициативный характер.
Сложнейшая иерархия с безусловным подчинением магистру, «никто да не поступает по собственному желанию», и - смиренное равенство. Никому не дозволено болтать о суетном, под видом раскаянья в собственных грехах, и «никто да не подвигнет другого на гнев». О всех дарах и приношениях необходимо докладывать ордену, и, даже если родители передали что-то «лично тебе», пользоваться этим можно только с дозволения магистра. «И тот, кому была дана вещь, пусть не досадует, если эта вещь будет передана другому: более того, пусть он точно знает, что он пойдет против Бога, если на это разгневается». Тот, кто желает «красивого или лучшего» получает самое дешевое, и это записано в уставе. Во время трапез все садятся за один стол и получают одно и то же, кроме воскресений, когда рыцарям дается двойная порция мяса. Воинов в походе обязуют трапезовать по двое, «чтобы один всячески заботился о другом, дабы суровость жизни или тайное воздержание не примешивались к общей трапезе». В каждом замке или цитадели ежедневно кормится четверо бедняков, и пятеро - всюду, где ест магистр. В течение сорока дней, которые следуют после смерти брата, нищими съедается доля усопшего, а когда умирает магистр, сто бедняков в течение недели получают обеды и ужины.
Думать, что бессильный враг не может вредить, - это думать, что искра не может произвести пожара.
В дерево, которое не дает плодов, никто не бросает камней.
Должно ли жаловаться на прекрасный небесный свет только потому, что летучие мыши не могут выносить лучей солнца? Лучше пусть тысячи летучих мышей ослепнут, чем ослабнет из-за них солнечный свет.
Тот, кто не желает поднять упавшего, пусть страшится упасть сам, ибо, когда он упадет, никто не протянет ему руку.
Коль можешь миром покорить страну,
Не затевай напрасную войну.
читать дальшеПриятные манеры составляют добродетели придворных и почти пороки мудреца.
Умен ты или глуп, велик ты или мал,
Не знаем мы, пока ты слова не сказал.
Прежде думай, потом говори. Но остановись прежде, чем тебе скажут "довольно". Человек выше животного способностью речи, но он ниже его, если употребляет ее не должным образом.
Любовь может войти в то сердце, которое испепелено, не в то, которое отдало себя желаниям и страстям. Вот почему говорится, что любовь — это влечение, приходящее неожиданно, хотя и только к тому, кто был на страже.
...
Для любви требуется искреннее сердце и душа влюбленного, освобожденная от всех привязанностей (с)
Бог стоял в даосском храме на склоне высокой горы. Бог очень страдал, потому что в храм никто не приходил. Раньше здесь жил старик-даос, но он умер уже много лет назад. Сколько именно, бог сказать затруднялся. Статуя бога осталась стоять с заброшенном храме, постепенно зарастая пылью. Бог был малоизвестный, и других статуй у него не было, поэтому все свое время он проводил в этой. И очень страдал. Подношений ему никто не приносил, благовоний не возжигал.
Через два года деревянной статуе отгрызло руку семейство мышей. Еще через год вторая рука отвалилась сама. Затем в храм забрела лиса, полакомиться мышами. Во время охоты она толкнула статую, та упала на пол, и у нее отвалилась голова. Бог умер.
Признаться, это его очень обрадовало. Во-первых, бога теперь ничто не держало в храме, да и подношения ему были больше не нужны. Во-вторых, он знал, что неподалеку в пещере живет семейство оборотней, и не сомневался, что те признают его старшинство и сделают его князем – в конце концов, он же был не просто призрак, а призрак бога! В-третьих, ему очень нравилась его новая форма – ему казалось, что клубиться и растекаться по земле дымом, это очень эстетично. К тому же, жизнь призрака открывала множество возможностей к самосовершенствованию – еще от старика настоятеля бог слышал, что если съесть мяса праведного монаха, можно обрести долголетие, а то и бессмертие. Пока он был богом, поступать так ему не подобало, но теперь руки у бога были развязаны. А неподалеку как раз был буддийский монастырь.
Бог радостно рассмеялся, проглотил струсившую лису, которая забилась в темный угол храма, и полетел в сторону пещеры.
...гипотеза, способная прояснить загадку имени даков, основана на возможности ритуального превращения в волка. Подобное превращение могло быть связано либо непосредственно с ликантропией - широко распространенным феноменом, чаще всего, однако, встречавшимся в карпатско-балканской зоне, - либо с ритуальным подражанием поведению и внешнему виду волка.
Имя самнитского племени - луканс - происходит (по Гераклиту Понтийскому) от Lycos-волк. Их соседи, ирпины, обязаны своим наименованием слову "hirpus", самнитскому "волку". На склонах горы Соракте селились соранские ирпы, "волки Соры". По традиции, переданной Сервиусом, оракул завещал соранским ирпам жить, "как волки", т. е. захватывая добычу. Это племя не облагалось налогами и не подвергалось воинскому набору (Плиний), поскольку считалось, что один из их ритуалов, совершаемых дважды в год (хождение босиком по раскаленным углям), обеспечивает плодородие края. Этот шаманский ритуал, подобно "волчьему образу жизни", свидетельствует о довольно архаичных религиозных представлениях.